Юрий Андрухович, публицист и популярный писатель в Украине и Европе,— о ненависти, которая поразила украинское общество, и мощном оружии, способном ее уничтожить.
    Юрий Андрухович — личность почти легендарная. В начале 1990 х его первые романы вызвали в Украине восторженное удивление: настолько свободных героев тогда рождала лишь западная литература.
    Со временем его книги приняли и оценили за рубежом: сегодня, кроме украинского, романы Андруховича читают на 12 языках мира, а западная критика сравнивает их с произведениями Умберто Эко.
    Среди полученных украинцем многих литературных наград есть даже престижная премия имени Ханны Арендт, которую присуждают интеллектуалам, отстаивающим идеи демократии в тоталитарных и авторитарных обществах.
    В последние годы Андрухович редко выпускает романы и все чаще выступает в качестве колумниста и публичного интеллектуала — он, часто и подолгу живущий в Европе, остро переживает происходящее в Украине. Причем сам утверждает, что стал кем то вроде альтернативного посла Украины в Европе, и в беседах с европейскими дипломатами проводит не меньше времени, чем с читателями.
    Впрочем, общественная и публицистическая деятельность Андруховича не обходится без скандалов. Самый громкий произошел в 2010 м, когда он предположил, что, если к власти в Украине вернутся демократические силы, Крым и Донбасс нужно будет отпустить, иначе конфликта не избежать. На писателя посыпались обвинения в сепаратизме, однако сегодня даже самые горячие его оппоненты признали, что он лишь предсказал события.
    Теперь Андрухович приехал в Киев, чтобы принять участие в международной издательской ярмарке Книжный арсенал, и здесь же договорился встретиться с НВ для интервью.
    После долгих поисков тихого места для беседы Андрухович остановился у самой большой и шумной презентационной площадки.
    “А знаете, пусть лучше будет шумно, этот шум — самое большое культурное достижение года, и здесь он намного ценнее тишины”,— улыбаясь, он дал понять, как высоко ценит ажиотаж вокруг Книжного арсенала. Впрочем, вслед за этой фразой литературную тему Андрухович оставил.
    Главный итог борьбы за свободу в том, что мы осознали свою первичность — не общество для власти, а власть для нас. Это понимание, которого не было десятилетиями, очень удачно вместилось в одно слово — достоинство. Сейчас у нас особый период — переход к качественным понятиям уже произошел, а реализация идеалов идет очень сложно. Когда патриотизм зашкаливает, уровень доверия к власти резко падает. А это очень опасный шпагат — там, где нет доверия к государству, реформы редко бывают успешны.
    Причина в том, что мы привычно отделяем себя от власти — страна у нас прекрасная, а государство плохое, и это совсем не мы. Я и сам часть недоверчивого общества. Мне сложно выбрать, кого я поддерживаю во власти, но при этом я точно знаю, против кого я. Это морально разлагает. Мы уже научились эффективно давить, и это неплохой шаг, чтобы преодолеть отчужденность. Но теперь важен поиск взаимопонимания между нами и государством.
    Когда говорят: “Мы не за это на Майдане стояли”, я сразу понимаю, что человека на Майдане не было. Все, кто там стоял, знают, ради чего они это делали, и это знание так легко не разрушишь.
    Я не верю, что осенью возможен какой то третий Майдан. Для таких событий нужен серьезный общественный договор, общность целей. А я вижу, что реформы идут, иначе, поверьте, Запад не дал бы нам и 20 центов. Для меня важный показатель, что Запад выступает гарантом наших изменений. Тут гражданское общество Украины и правительство США должны объединять свои усилия влияния на власть.
    Пока действует угроза со стороны России, масштабные протесты невозможны. Нам больше стоит думать о времени, когда удастся подвести линию и станет понятно, что война закончилась. Если у людей возникнет ощущение, что мы капитулировали, потеряли слишком многих, а экономические показатели на фоне депрессии пойдут вниз, тогда возможен коллективный протест, и мы должны быть готовы, что на него выйдут люди с оружием и опытом войны.
    Украинец в Европе хочет оставаться невидимым — это комплекс нелегала. Мой испанский издатель как то спросил меня, как отличить в Барселоне украинца от русского, ведь многие украинцы тоже говорят по русски? Я ответил, что, если он слышит русскую речь, значит, он слышит россиян. Украинцы говорят так тихо, что их не услышишь. Даже на таком элементарном уровне видны особенности нашей коммуникации с миром. Украинцев много в Италии, Испании и Португалии, но они не говорят об Украине.
    Европа сейчас готова открывать для себя Украину. Но нам не хватает больших явлений культуры, которыми мы могли бы захватывать и удивлять. Например, поэтический фестиваль в Черновцах Meridian Czernowitz. В немецкоязычных странах среди литераторов он превратился в легенду. Они часто спрашивают меня, что нужно сделать, чтобы попасть на этот фестиваль? Мы сами должны учиться широкому взгляду на Украину: не бороться за то, что Николай Гоголь — украинский писатель, а Пауль Целан — украинский поэт, это провинциально. Важно говорить об Украине как о колыбели величайших талантов Европы XX века — Бруно Шульца, Казимира Малевича и Анны Ахматовой.
    Soft рower [мягкая сила] играет с Европой злую шутку. В аэропорту Лондона висит плакат: “Тут запрещена ненависть”. Боясь проявить ненависть, быть неполиткорректными, европейцы утратили способность к пониманию насилия, которую проявляют другие.
    Немецкая травма очень влияет на восприятие происходящего в украинско-российском кризисе. Немцы гордятся тем, как много они сделали в деле осуждения своего прошлого. При этом у них считается некорректным акцентировать внимание на преступлениях коммунизма. В курсе школьной истории они изучают, что 1 сентября 1939 года Адольф Гитлер напал на Польшу, но они предпочитают не замечать, что 17 сентября СССР сделал то же самое. Их побежденное Зло с большой буквы настолько зло, что рядом с ними нельзя поставить другое зло, иначе оно его оправдывает.
    Кроме того, они ставят знак равенства между советским и российским. То есть от национал-социализма их освободили россияне, и для многих становится большим открытием, когда им говорят, что в советской армии было множество украинцев. Поэтому так сложно убеждать немецкое общество в необходимости жестких санкций против России и предоставлении Украине военной помощи.
    С другой стороны, есть большая обида канцлера Ангелы Меркель на Владимира Путина. Ее лютеранская этика не выносит лжи, а ложь российской пропаганды все более заметна в Германии, и немцы все более склонны поддерживать Украину как жертву российской агрессии.
    В Украине появились свои проблемы с ненавистью. Язык повседневного общения стал очень брутальным. В социальных сетях украинцы обещают друг другу “наматывать кишки сепаров на гусеницы танков”, “выбить всех москалей” и так далее. Это может стать большой проблемой после войны. Потому так важен всплеск юмора в социальных сетях: все эти cетевые выражения вроде #четамухохлов? — это противопоставление юмора насилию. Так мы снимаем самые опасные проявления ненависти в обществе. Ведь высмеять кого то — это убить символически, а не реально.
    Одновременно в обществе заметны и попытки к диалогу и примирению. Например, я думаю, уже в ближайшем будущем нас ожидает появление текстов, написанных одновременно на русском и украинском языках — то есть не на суржике, а на чередовании двух языков, как это часто происходит в украинской реальности. Это будет интересный опыт и признание нашей особой языковой ситуации на пути к национальному примирению.
    Какой бы ужасной ни была война, она дает возможность появления фундаментальных литературных текстов. Опыт войн ХХ века нас в этом убеждает. Первая мировая произошла в 1914 году, а уже в 20 х годах появились лучшие романы Ричарда Олдингтона и Ремарка.
    У Украины сейчас мало своих больших текстов-осмыслений о глобальных темах — жизни и смерти, любви, самопожертвовании. Но теперь, я думаю, они неминуемы, и это новая возможность раскрыть миру Украину и понять самих себя. Уже сегодня мы видим интересные документальные фильмы о событиях в Украине, поэзию Сергея Жадана и других отечественных поэтов. У меня есть вопрос к себе: готов ли я написать такой роман? Это особое состояние сосредоточенности, при котором ты отказываешься от других проектов и поездок по миру. Потому я пока откладываю его написание.